А Я ХОЧУ ГЛАЗАМИ ПОСМОТРЕТЬ
В конце восьмидесятых годов в моду вошли интенсивные
курсы иностранного языка. Мои однокурсники звали друг
друга Франсуазами и Мартэнами и подозрительно быстро
осваивали французский. На интенсив хотели все: казалось,
в классе происходит какое-то волшебство. Меня лично
волшебство настигло через год на испанском. В кабинете
стояли удобные кресла, но на этом все удобства для меня
закончились. Меня назвали чужим именем, заставили повторять
фразы, в которых я не понимала ни слова, поскольку понимаю
и запоминаю глазами, а не ушами. Я не говорила, когда
другие уже бойко трещали: не воспроизведу фразу, если
не могу поделить ее на осмысленные единицы. Потом пришлось
разыгрывать сценки, ходить по кругу, хлопать в ладоши,
выкрикивать хором и делать вид, что ты не уставшая от
жизни демоническая женщина двадцати лет, а энтузиаст-октябренок.
В конце занятия шторы задергивались, включалась музыка,
и ровный голос преподавательницы читал текст урока на
русском и испанском. Я проваливалась в здоровый студенческий
сон. Свидетельствую: гипнотерапия не сработала. Интенсив
тоже. Из него я запомнила только то, что я «эста мучача
а ля дереча», то есть эта девушка справа. Начала я что—то
понимать только тогда, когда эксперимент кончился, а
мы получили на руки традиционные учебники. Я и до сих
пор считаю, что интенсивный метод в его чистом виде,
ориентированный на слушание и повторение, требующий
отличной слуховой памяти (умения запоминать большие
звуковые фрагменты), не подходит людям с визуальным
типом восприятия действительности и аналитическим складом
мышления, которым необходимо видеть перед глазами письменную
речь, разбирать ее на составные части и запоминать уже
по частям. А визуалов среди учащихся – 70%.
ПО ТУ СТОРОНУ КАФЕДРЫ
Слово «интенсив» долго еще вызывало у меня тошноту,
пока я сама не попала на семинар по интенсивной методике
для учителей – причем к своей же преподавательнице испанского.
Оказалось (если глядеть с другой стороны кафедры), что
в методике множество ценных взаимосвязанных идей. Невероятная
скорость урока и, соответственно, огромный объем пройденного,
многократное повторение предназначенного для запоминания
материала (и каждый раз разные формы его подачи), разнообразные
формы работы с новой лексикой – о, по ту сторону кафедры
интенсив оказался умной, тщательно продуманной методикой.
Но обратно в мучачи мне не хотелось. Лицедействовать
я могу только в учительской роли: хоть по потолку на
ушах пройду, если будет необходимость. Актером работает
учитель, ученик работает зрителем. Можно вовлекать зрителя
в спектакль, но интерактивный театр – не для меня. Я
отсаживаюсь на галерку и наблюдаю оттуда. И, опять-таки,
я не одна такая. Ученик ощущает ненатуральность своего
положения, учителю надо бороться с сопротивлением материала
вместо того, чтобы учить.
КОМПРОМИССНЫЙ ВАРИАНТ
«Ролевая игра подходит далеко не всем, – говорит преподаватель
интенсивного курса Елена МЕЛЬНИКОВА. – Каждому интересней
высказать свое мнение, чем говорить готовыми словами
готового персонажа. Поэтому занятия должны быть личностно
ориентированы. Моя задача – стимулировать высказывание,
я даю образец, от которого студенты отталкиваются, чтобы
сказать что—то свое. У них должна быть личностная мотивация
говорить – иначе так и будут молчать. Мне однажды привели
девушку: разговорите ее, она боится».
Теперь не скажешь, что кто—то из разговорчивых студенток
боится. Группа симпатичных девушек учит язык полгода,
но говорят все с великолепной самоуверенностью, хотя
ни слов, ни знаний им пока не хватает. Сидят кружком
и заинтересованно обсуждают проблемы семьи и школы.
«Что должно быть важнее – семья или школа?» – «Государство»,
– нахально брякает по-русски студентка. Шутят они все-таки
на родном языке, хотя родной не поощряется. «Без русского,
особенно на начальном этапе, обойтись нельзя: сплошной
английский уводит урок в сторону, заводит в дебри, порождает
непонимание и неверные толкования, – комментирует Елена
Мельникова. – Чем выше уровень, тем меньше доля русского.
Но часто приходят начинающие и требуют: дайте мне носителя
языка. Как правило, на вторую неделю они уже начинают
пропускать занятия, а на третью просят другого учителя».
Однако не стулья кружком и не использование родного
языка делают занятия интенсивными. «Интенсивность –
это в первую очередь частота и насыщенность занятий,
– поясняет Мельникова. – Наши группы занимаются три
раза в неделю по три академических часа, а могут и чаще.
Кроме того, интенсив – это особая лексическая и грамматическая
наполненность каждого урока». Многое требуется и от
учащихся: без их усилий, без непременного выполнения
домашних заданий и серьезной подготовки к каждому занятию
желаемого не добиться. Но дадим слово самим учащимся.
«Хотелось бы, чтобы было поменьше народу», – говорит
Александра, переводчик с итальянского. – «Однажды на
урок пришли всего три человека, и отдача была самая
высокая». – «Тогда надо заниматься индивидуально», –
говорит Алена, студентка. «То, что мы здесь получаем,
хохоча и веселясь, индивидуально получить нельзя, –
замечает Татьяна, домохозяйка. – Здесь очень дружеская
атмосфера. А когда кто—то добился большего, чем ты,
начинаешь за ним тянуться».
Этот своеобразный интенсивный курс берет от «идеологически
чистого» интенсива серьезную работу с лексикой, непринужденную
атмосферу, стремительный темп занятия, большой объем
информации и постоянный упор на развитие разговорной
речи – но вписывает все эти методические находки в структуру
традиционного занятия – нетрадиционны разве что сроки:
на работу с одним уровнем уходит 3-3,5 месяца. «Стопроцентно
идеальных методик не бывает, – говорит Мельникова. –
Всегда в методике что—то не соответствует реальному
положению вещей, всегда приходится что—то комбинировать.
Даже на одном и том же уровне один и тот же урок в двух
группах проходит совершенно по-разному. Поэтому подход
должен быть индивидуальным». А когда есть индивидуальный
подход и соответствующий результат, чистота методики
– честное слово, не самое главное. Как мучача вам говорю.
|